Общежитие населяли в основном вчерашние колхозники со всеми, как говорится, вытекающими оттуда последствиями. Они приезжали сюда из сел, как правило, всем кагалом, получая за свою работу отнюдь не те золотые горы, как было обещано им в рекламных посулах.
      С учетом их привычек, на которых я не стану акцентировать внимание в данном тексте, будущая жизнь представлялась мне уже не такой безоблачной. А еще предстояло как-то налаживать здесь свой литературный быт? Что на то время мне уже представлялось почти нереальной перспективой. Ко всем моим бедам добавилось то обстоятельство, что у меня заканчивались деньги, а зарплату здесь обещали только к июню месяцу. По редким выходным теперь предстояло искать работу, выходить на так называемый «пятак», к станции метро «Вокзальная», чтоб заработать в день по каких-то 50 гривен, на которые и предстояло научиться выживать на первых порах в этом огромном городе...
      … «Смирительной рубашкой» для всех этих бывших колхозников, здесь, я так понял, выступал комендант. Бывший милиционер имел, довольно-таки интеллигентную внешность, которую ему придавали блестящие очки в золоченой, металлической оправе. (Однажды ему разобьют их, вместе с физиономией, очевидно озлобившись на него за то, что он выбросил за борт этого ковчега, какого-то запойного «алконавта»). Приезжал комендант, к вверенному ему зданию, на своей иномарке. И, как опытный капитан, не давал спуску «разбойной» команде на этом судне.
      На каждом этаже, он посадил по дежурной, которые присматривали за элементарным порядком. За грубое нарушение режима, нарушители молниеносно вылетали за борт общежития, а потом и из фирмы. Обычно такие отчисления организовывали дежурные, поскольку знали все и про всех. Особенно тех, кто пил запоями.
      На меня это произвело вначале, очень сильное впечатление. До этого я работал в России и насмотрелся всякого.
      Поговорив с дежурными, я пришел к выводу, что люди они, весьма определенные. В каждой из них были свои дети. Та же Захаровна крутилась сразу на нескольких работах; по старой еще советской привычке, что-то постоянно «крутит» на спицах. Две толстые сестры, которые мне откровенно не нравились. Обе они дружили с кастеляншей. Той самой породистой женщиной, которая терпеть меня не могла. Она считалась любовницей коменданта, не пропустила не одного случая, чтоб хоть как-то уязвить мое самолюбие.
      Там, возле грязного постельного белья, образовался «высший свет» работающих в этом месте женщин, задающий тон поведения по всему общежитию.
      С этого ансамбля «песни и пляски» имени коменданта Б.П., как-то невольно выпадала Мария Алексеевна. Женщина по всему увлеченная, и чего-то явно ищущая даже в свои 47 лет; неистово верящая в своего «московского бога». По ее словам, она около тридцати лет проработала на настоящем производстве…
      Ее неистовая вера вызывала подозрение в сослуживиц. Они предпочитали вместо такой веры, все же, получать больше радостей от живого общения с кастеляншей; простому обывательскому счастью, зацикленному на семье и детях, муже в кого он был, на тех сплетнях и интрижках, которые неизменно присутствуют в каждом рабочем коллективе.
      Мария Алексеевна выборочно дружила лишь с некоторыми из дежурных, все больше отдавая предпочтение чтению церковной литературы, молитвам и общению с жильцами. Такой это был тип характера.
      - Зачем ей все это? – Жаловалась на нее мне кто-то из сестер. – У нее уже есть ребенок, и пусть живет ради него. Так, нет же, ее постоянно куда-то заносит!
      Для простых женщин такое отношение к вере было непонятно. Все они живут исключительно ради своего потомства. Даже, когда они об этом не думают, их слова и поступки подчинены только этому. Они стараются, чтоб их потомство в будущем заняло как можно больше высокую нишу в этом обществе. Для этого она всегда согласна интриговать, сплетничать, топить друг дружку. За этими красивыми, всегда очаровательными глазками живет жесткий организованный мир подчиненный единому правилу.
      Мария Алексеевна в сумке носила какую-то церковную литературу; что-то писала. Трудилась. Мне говорили, что она хочет работать в Лавре, гидом. Что ж… Это была не совсем плохая идея!
      Только там, по моему теперь глубокому убеждению, ее мало кто ожидал. На выгодную должность гида в этой Лавре всегда есть много желающих. Я не знаю, по каким канонам выбираются гиды в этом месте, и поэтому промолчу на эту тему…
      Мария Александровна, видел, очень старалась. Постоянно видел, что она читает специальную литературу, очевидно, подводя себя к этой ипостаси. Это же, сколько еще надо было церковной литературы перелопачено, и все, как потом оказалось, даром!..
      Надо заметить, что в Лавре замешано очень много политики. Это кормушка, вокруг которой организовалась настоящая мафия! Кому там нужна заблудшая душа идеалиста, которая и там будет стараться жить праведной жизнью? Церковь всегда пыталась играть свою средневековую роль. Тем более такая экспансионистская, как московская. Шансов попасть на место гида, у Марии Алексеевны не так уж и много. Она верит, - или делает вид, - в какие-то «чудеса», что делает ее очень похожей на любую религиозную фанатичку. Вся эта подозрительная «церковная» макулатура, которую она в больших количествах таскает сюда, делает ее тоже похожей на настоящего партийного агитатора. Ночью она, запершись у себя в кабинете, что-то пишет. Наверное: описывает, эти самые, чудеса…
      Это их стиль… Лицо ее выглядит тогда очень сосредоточенным. Для настоящего творчества ему не хватает разве что какой-то налетной аморфности. А впрочем, это только на мой взгляд…
      Она не показывала мне, что она пишет. (Позже она начнет посещать какие-то компьютерные курсы, очевидно, начав склоняться к мысли, что попасть в Лавру гидом ей так и не удастся).
      Со временем, она все больше производит на меня впечатление человека уравновешенного и полностью уверенного в своей правоте. В таком возрасте уже трудно говорить о какой-то непременной красоте этой женщины. Тем не менее, надо сказать, что ее ассиметричное лицо для меня не имело никаких видимых изъянов, о которые можно споткнуться взглядом. Неправильная форма, придавала его сосредоточенному виду, шарм увлеченной, деятельной женщины.
      Увидев меня впервые, она тут же всплеснула руками:
      - Вылитый Горбачев! Здравствуйте, Михаил Сергеевич!
      - Уж нетушки! - извинительным тоном, сказал я. - За развал Советского Союза, я вам не отвечу!
      - Ну, что вы, – улыбаясь, говорит Мария Алексеевна. - Я только хотела сказать, что у Вас очень доброе и интеллигентное лицо.
      - Ну, ежели так, - говорю, - то приму от Вас, эту приятность…
      С каких-то пор, я начинаю сетовать на место и обстоятельства, приведшие меня сюда.
      - Да место здесь не самое лучшее, - соглашается она. – Ну, нечего…Иисус терпел, и нам велел!
      Позже, не в силах отговорить меня от каких-то не достойных и вредных, с точки зрения ее московской веры поступков, она сзади крестила меня. Например, когда я купил в «Фуршете» хорошего молдавского вина, и собирался отправиться на Лысую гору, чтоб там, сидя на травке под грушей, потягивать вино, и с высоты птичьего полета окидывать взглядом лежащую внизу, как на ладони, трассу, по которой с бешеной скоростью мчат правительственные кортежи.
      Такие места в Киеве любая церковь считает «нечистыми»: якобы на шабаш там собираются одни ведьмы. Для меня же, - это так интересно! Как вроде бы я отправлялся смотреть в Верховную раду!
      Здесь я всегда вспоминаю одну беззубую деревенскую старуху, колхозники почитали ее за настоящую ведьму, чуть ли не толпами валили к ней «лечится»; она бралась за все их болячки; дело должно было закончиться операцией, настоящей поножовщиной. Жила она у меня тогда по соседству; ее неподобные куры вечно гадили в моем саду. Выгребали клубничные грядки. Я гонялся и бросал в них камни. За это, она подбрасывала мне в огород какие-то «порченые» яйца; «уроблювала», как говорили там.
      Так вот…
      Проводя свою дочь за ворота, «ведьма» подолгу смотрела ей в след, шепча запавшим ртом какие-то молитвы, время от времени она подымала костлявую руку и обмахивала ее спину крестными знамениями.
      Так делала теперь со мною и Мария Алексеевна…
      Во время споров на разные религиозные темы – Мария Алексеевна раскалялась до бела. Тогда из-за непогрешимого образа «церковного пропагандиста», - обязательно показывался агент влияния спецслужб соседнего государства в чине капитана…
      Я так и говорил ей тогда:
      - Мария Алексеевна! Вы выглядите, как российский эфэсбэшник в чине капитана!
      На что она обижалась:
      - Почему только капитана? – спрашивала она.
      - Потому, что в полковниках там ходит сам президент! – отвечал я.
      С какого-то времени, я начал понимать, что всю жизнь мне не хватало именно такой женщины, всегда уверенной в своей правоте идеалистки. Тогда, как по жизни мне, постоянно доставались какие-то скучные куклы, видящие во мне только неудачника и упорно мечтали выйти замуж за какого-нибудь колхозного бригадира…
      Но, у Марии Алексеевны, подрастал уже пятилетний бутуз. Были еще какие-то смутные отношения со своим мужем?..
      Где-то на Левобережье, в трехкомнатной квартире с ними проживает больной на голову брат, бывший афганец. Она держала квартирантку.
      К тому еще, - судя по ее словам, - у нее вечно болтаются какие-то подозрительные старухи, очевидно припершиеся сюда с России! То, бишь – ее сподвижницы по этой непрекращающейся на Украине церковной возне против нашей независимости. Видел я их в больших количествах в Лавре, сующие мне образки возле здания семинарии, которые, якобы, спасали жизни солдатам в Чечне. «Это проблемы России, а не мои», - отвечал я им.
      После этого, ее квартира мне, уже больше не напоминает картинную галерею, вид которой она внушила мне вначале, а штабом самой отмороженной контрреволюции!
      - У меня почти нет обстановки, - жаловалась она мне в самом начале. – Я покупаю только картины. В меня очень много знакомых художников. Это все настоящие художники, а не те, что сидят на Андреевском узвозе.
      Она действительно приносила хорошие картины. Однажды, они поздравляли своего коменданта с днем рождения. Это был какой-то незамысловатый пейзаж, но выполненный со знанием дела…
      Мария Алексеевна упрямо подчеркивает, что она белоруска, восторгается своим «бацькой» Лукашенком, бульбой, и панически боится, что ее Ваню в свое время призовут в украинскую армию...
      - Я не пущу его туда, - говорила она, и лицо ее становилось каким-то твердокаменным...
      Попробовала бы она твердить такое во времена ее любимого Союза! Мудаки из военкоматов говорили: «Служба в Советской Армии почетная обязанность советского гражданина». Посылая людей пачками обживать разные медвежьи углы на территории Сибири или Средней Азии. И в Афганистан посылали умирать! В лучшем случае, люди попадали служить в оккупационные войска в Восточной Европе.
      Казарменные подонки навязывали там свои отношения. Они говорили вновь призванным бойцам: « Мы в свое время работали, «пахали». Теперь ваша очередь». Говорили, как правило, те, которые по жизни не способны были сделать ничего полезного. Там они получали отличную возможность прочувствовать свою силу от данной им офицерами власти. Это все потом называлось у военных застенчивым словом «дедовщина». Так называемые «деды» качали там свои права, устанавливали свои правила поведения. В такой казарме мало пахло настоящей службой «родине». Зато хорошо пахло вонючими портянками и садизмом. В столовой молодые бойцы, как правило, получали: на первое - вода с кислой капусты, на второе – капуста без воды, а на третье – вода без капусты…
      Это вам не этот убогий год службы рядом с домом и мамой, и обязательным отпуском.